Hijacker
Посетитель
Сообщений: 557
Офлайн
WWW
|
|
« Ответ #270 : 25.04.2005 - 08:25 » |
|
Разговор, которого не было
- Ну, здравствуй, старый товарищ. Молчание. Он положил руку на борт. Знакомое ощущение чуть шероховатой краски, теплый металл подрагивает от далекого гудения турбин. "Сегодня вторник, - подумал он, - летный день, как и раньше". - Ты слышишь меня? Я пришел. Молчание. Может, он ошибся? Прошло много времени, его могли заменить... Он пригляделся, и дыхание перехватило от мгновенного и острого чувства узнавания. Оказывается, он не забыл, просто воспоминание лежало в дальнем уголке памяти, а теперь он смотрел и узнавал. Вмятины, царапины, маленький потек краски на камуфляжном пятне, заплата, как раз в том месте, где прошла его пуля. Странные слова: "его пуля". Заныла нога. Он прислонился лбом к металлу, не замечая боли. И тут же пришел ответ. - Это ты... Прости, я задумался. - О чем? - Обо всем. И ни о чем. Ты давно не приходил... - Теперь я живу в городе. Там, к северу. Мы с тобой летали над ним много раз, помнишь? - Помню. Это недалеко. - Для тебя - недалеко. Для меня теперь - полдня дороги. - Как ты живешь? - Живу... Знаешь, я скучал. - О чем? Обо мне? - О тебе. И о небе. - Ты летаешь? - Нет, теперь нет. Ты не поверишь, теперь я боюсь летать! - Ты? Боишься? - Да... Дочь купила путевку на юг и билет на самолет. В полете мне стало плохо с сердцем. Я не могу - в салоне. Обратно ехал поездом. Такие дела... - Ты всегда любил все делать сам. - Да, любил. Наверное, поэтому я был плохим командиром. - Не знаю. Ты был хорошим летчиком, это точно. Он усмехнулся. - Ты говоришь, как моя дочь. Только она еще добавляет: "А вот дед из тебя плохой!" Балую я внуков... Но деду и положено баловать! - У тебя уже внуки... А как живет твой сын? Ведь у тебя был сын, я помню, ты часто приводил его на аэродром. - Он погиб. - Прости, я не знал. - Он был летчик, летал на штурмовике, а погиб в Чечне. Однажды пилотов вызвал командир эскадрильи и сказал, что в горах попал в засаду взвод, мальчишки, пехотинцы, и такой же лейтенант, ну, может, чуть постарше. Заблудились и попали в засаду. Зимой там бывают сильные туманы, погода была на пределе, солнце уже заходило, лететь, в общем, было нельзя, но командир сказал, что решать им. Сын вызвался лететь. Они полетели, мой был ведущим. В общем, он врезался в гору. Зимой там бывают сильные туманы, и он не успел отвернуть, не увидел гору. Впрочем, о туманах я уже говорил. Самолет нашли только через неделю. Он лежал в кабине... - Вот если бы мы с тобой... - Нет. Мы ничего бы не смогли. Дневной штурмовик там вообще ничего бы не смог сделать, а СУ двадцать четвертых там не было. И вообще, это не наша война. Мы свое отвоевали. Две командировки в Афган... Хватит и человеку и самолету. - Что ж... Может, ты прав. А взвод? - Что - взвод? - Тех солдат спасли? - Не знаю... Кажется - да, спасли, ведомый все-таки долетел, успел долететь. Да, спасли... Не всех. А потом умерла моя жена. Врачи сказали - сердце, но я думаю - от горя. У нее никогда не болело сердце. Знаешь, она всегда боялась, сначала за меня, а потом когда сын окончил училище, за него. За него - даже больше. Она всегда скрывала, но я видел, как она боится. Когда я сказал ей про сына, она сначала не поняла. А потом, когда поняла, на ее лице появилось странное выражение, облегчения, что ли. Огромного, опустошающего облегчения. От этой пустоты в душе она и умерла, не смогла жить... - А ты? Как твоя нога? Тебе тогда досталось в Панджшере... - Да... После ранения кровь залила кабину, и я все боялся, что она что-нибудь замкнет, и мы не долетим, а потом в госпитале заболел еще и желтухой. Но я вернулся. Я обязан был к тебе вернуться и вернулся. Если бы не ты, я остался бы лежать в том ущелье. Знаешь, иногда мне кажется, что афганский песок до сих пор хрустит на зубах. И еще помню небо. Серое небо, серый песок, камни, серые дома, нелепо одетые люди в широких штанах и обуви из покрышек, тусклые огоньки выстрелов, пожары, трупы. Странно, что там могло гореть? Кругом сухая глина и камни. Разве что люди... - Не стоило тебе ездить в тот кишлак. - Нет, я должен был увидеть. - Ну, и что ты увидел? Была война, по нам тоже стреляли, и довольно метко, надо сказать. Он провел рукой по фюзеляжу. - Да... Я помню... Вот вмятина... и вот... А здесь, где заплата, была пробоина. Кажется, это из ДШК. Я боялся за тебя. - Я - штурмовик. Меня трудно убить. - А ты? Как ты? За тобой хорошо ухаживают? Смешок. Как будто треск помех в эфире. - Ты забыл, мне ничего не нужно. Я - экспонат. Сюда никто не ходит. Теперь я буду жить долго, если, конечно, это считать жизнью. Кто бы мог подумать? Самолеты не должны жить столько, сколько живут люди. Он не ответил. - Смотри, там подъехала машина. Это, наверное, за тобой? - Да, это дочь. Мне пора. Я буду приходить к тебе. - Иди. Я буду ждать. - Если я долго не приду... - Я понял. Не думай об этом, иди, она волнуется. - Пожелай мне удачи. Пожилой человек в потертой шевретовой куртке неловко повернулся, подобрал трость и, прихрамывая, пошел к выходу из музея, расположенного за домом офицеров. - Я не буду оглядываться... Я не буду оглядываться... Это хорошая примета - уйти, не оглядываясь. У калитки он оглянулся.
Автор не известен,но за душу берёт.
|